Когда уходит человек - Страница 65

Отчет был готов. Оставалось переписать набело и вернуться на общие работы.

Преподаватель истории Андрей Ильич Шихов столкнулся с задачей потруднее, чем рассыпанная головоломка. Начать с того, что он перестал быть преподавателем истории — Французского лицея больше не существовало, а школы одна за другой переставали быть школами: в них устраивались казармы, лазареты и клубы для военных.

Каждое утро, тепло одевшись, он выходил из дому. Будучи по природе своей человеком трезвым и помня, как мыкался без работы, с клеймом «пятой колонны», Андрей Ильич не имел иллюзий. Рассчитывать можно было только на случайную удачу. Средних школ больше не было. Оставшиеся носили смиренное название «народных», наук вроде истории, естествознания и географии боязливо сторонились, зато ревностно почитали Закон Божий и великую Германию; обучение заканчивалось на седьмом году. В идеале же, согласно другому берлинскому меморандуму, для местного населения предусматривались не более чем четырехклассные школы, по окончании которых выпускник умел бы расписаться, считать в пределах нескольких сотен и беспрекословно подчиняться немцам. «Обучение чтению считаю не обязательным», — заявил один из вождей Рейха. Новая власть здраво рассудила: чтобы добросовестно трудиться, излишняя премудрость только вредна для населения Остланда, ибо приводит к праздности и вольнодумству, этой проказе любого государственного устройства. К счастью, большевики оказали немцам неоценимую услугу, вовремя обеспечив высылку всех «социально нежелательных элементов». Задача новой администрации теперь сводилась к тому, чтобы предотвратить появление новых подобных «элементов»; скромное образование гарантировало успех.

Так рассуждал чудом уцелевший «нежелательный элемент», бывший преподаватель истории, которую преподавать было некому. Кроме средств к существованию, работа давала право на карточки, без которых ни продукты, ни самые необходимые вещи купить было невозможно.

Светились окна университета, и размещался в его стенах не штаб, не комендатура, а… университет. Андрей Ильич поднялся по знакомому вееру широких ступеней, толкнул тяжелую, как в соборе, дверь. Университет работал, однако ни исторического, ни юридического факультетов больше не существовало. Факт, что университет открыт, мог вызвать удивление; отсутствие факультетов не удивляло. В самом деле, какую историю и какое право могли бы здесь преподавать?..

Письма Шиховы получали теперь на отцовский адрес, поэтому никакой необходимости идти на Палисадную не было. Однако пошел — и встал как вкопанный, увидев двухрядный колючий забор, сомкнутый воротами — воротами гетто. Вооруженные солдаты впускали только людей со звездами, которых приводили группами полицейские, тоже вооруженные. Попав за колючий забор, люди сразу становились меньше ростом. Сколько же их там?..

Проехал автомобиль с двумя офицерами. Шихов свернул к Русской гимназии. Что там, клуб? Интендантский склад?

«JUDENRAT», неожиданно сообщила надпись над входом, куда ему входа уже не было — вдоль тротуара у бывшей гимназии тянулся колючий забор, уходя вверх, к Московской улице. Андрей Ильич повернул в противоположную сторону, ускорив шаги не от холода, а в невольном желании уйти как можно скорее: не можешь помочь униженным — не смотри на их унижение.

Он замерз. В маленькой кондитерской спросил горячего чаю и сухой бисквит. Раньше, когда он учительствовал, им с князем Гортынским случалось бывать здесь. Хозяин выносил поднос с розовыми булочками как раз к большой перемене… Теперь за прилавком стояла незнакомая женщина, и Шихов почти обрадовался, что прежнего хозяина нет, как нет розовых булочек и большой перемены — наступили большие перемены… Мир превратился в дом без хозяина, проданный с торгов, где распоряжаются чужие. Миновало полтора года, но прожита эпоха. Все перевернуто или сдвинуто с места, будь то человеческие судьбы или мебель в квартире, где дочки играли в лото, дразнили пуделя Брошку, занимались музыкой. Мерзнут в чужом краю немецкие солдаты. В русской гимназии находится ЮДЕНРАТ. Учитель усмехнулся: каков юридический казус — орган самоуправления для людей, лишенных всех прав!..

То, что не изменилось внешне, как это кафе, стало другим внутри себя — и тоже чужим, потому что нет сидящего напротив Гортынского, с его папиросой чуть на отлете, и не выйдет хозяин в белом колпаке, плоском и сдвинутом набок наподобие берета, и не подаст ему чай в стакане с подстаканником, каковой подстаканник только для Гортынского, похоже, и держал.

Историк не имеет права впадать в мистицизм, но Шихову казалось иногда, что все судьбы решены наперед. Иначе как объяснить, что накануне своего исчезновения Гортынский горячо советовал ему прочитать новый роман — «Приглашение на казнь» — и занес вечером свежеразрезанную книжку. На следующий день он сам был приглашен — в лучшем случае, в тюрьму, потому что дверь опечатали. Он сам, Шихов, за неделю до войны волей случая избежал ареста, когда весь рассветный город был запружен колоннами людей, насильно сдвинутых с места и перемещаемых чьей-то злою волею. И если все предопределено, не означает ли это, что ему уготована была иная судьба, и вместо того, чтобы греться чаем здесь, в знакомом и чужом кафе, он должен бы сейчас мерзнуть в окопе или сидеть, скрючившись, в землянке, или бежать с винтовкой… словом, воевать.

Шихов не ожидал войны, но был готов воевать независимо от того, пришлют ли ему повестку; ушел ведь отец тридцативосьмилетним вольноопределяющимся на ту, первую, войну? Письмо от него пришло в тот самый день, когда Андрей с двумя товарищами-студентами ждали своей очереди на призывном пункте. Одному из троих повезло: его взяли; Андрея с другом отправили обратно… Очки, которыми он немного кокетничал — сам себе казался взрослее — в тот момент возненавидел: из-за этих стекол ему отказали в праве воевать за Россию!.. Шихов-старший с недоумением встретил Февральскую революцию и понял, что война принимает какой-то непредсказуемый характер, а главное, затосковал по своей мирной ботанике, брошенной впопыхах. Красный бант не нацепил, но и к Белому движению не примкнул, и не оттого, что не верил в идею, а просто решил: каждому свое. Одни спасают Россию, каждый на свой манер, другие возвращаются к делу своей жизни. От войны осталось ощущение долгого и нелегкого дежурства, а главное, не очень-то и нужного…